На самом деле, Его Преосвященство вполне искренне верил в Господа. Просто вера его не являлась прямой и фанатичной, как у тех священнослужителей, что изнуряли себя умерщвлением плоти, постами и воздержанием. Олуф был уверен, что некоторого рода грехи вполне простительны. Ведь можно же купить индульгенцию и за убийство, и за разбой, и за прелюбодеяние. Стало быть, даже Римская Католическая Церковь, вне лона которой нет спасения, не считает эти грехи смертными, и может милостиво отпустить их, если человек стремиться облегчить свою душу. Но вот отрицание Бога, неверное толкование заповедей, ворожба и тому подобные деяния уже не прощаются. И если душа отступника не очистится в пламени костра, ей до скончания веков придётся гореть в геенне огненной.
-Думай, что и кому ты говоришь... – короткая пауза, и обращение, прозвучавшее хлёстко, как удар плети. – Сын мой. Если по надобности Церкви я прибегаю к твоим знаниями, то это не значит, что я стану слушать богопротивные речи, пятная своё имя общением с приспешниками Врага рода человеческого.
Было искушение тотчас позвать стражу, приказать схватить посетителя, увести в подвал, и там лично проследить за тем, чтобы незнакомец раскаялся в своих словах. Этого требовали не только убеждения Олуфа, но и обычное чувство самосохранения. Если бы до его друзей в Ватикане дошло, что епископ Бьёрглумский водит дружбу с теми, кто подрывает устои веры, высокие покровители сразу отвернулись бы от него.
Но, во-первых, его гость был весьма хорошо – слишком хорошо – осведомлён о жизни прелата.
Откуда?
И, во-вторых, грамотный поставщик... столь специфических эликсиров никогда не стал бы лишним в свите любого аристократа. Даже если этот аристократ и являлся священнослужителем.
На то, чтобы взвесить все «за» и «против» у прелата ушло лишь мгновение-другое. Его Преосвященство умел принимать решения. И вот сейчас заставил себя улыбнуться, правда, доброжелательности в этой улыбке не было ни на медяк. Да и зленные глаза смотрели оценивающе и жёстко.
-Впрочем, ты, кажется, вину свою осознал и сам. Впредь, будь осторожнее в словах, ибо за каждое слово придётся отвечать не только на Страшном Суде, но и перед представителями Святой Церкви ещё при этой жизни.
Всё выходило как-то странно – неожиданно и нелогично.
Не проще ли было вести себя почтительно, получить деньги – и немалые – за снадобья, не демонстрировать свою осведомлённость и расстаться полностью довольными друг другом? Кто же ты такой, если можешь позволить себе играть в подобные игры, не задумываясь о последствиях? И зачем тебе в них играть?
Епископ подошёл к своему креслу, толкнул ногой маленький узорный ларец, что стоял на полу под столом, наклонившись, откинул окованную позолоченными платинами крышку и собственноручно убрал флаконы. После чего – уже куда более бережно – вернул ларец на прежнее место.
Убить этого человека – даже в очередной раз лишившись подобного рода специалиста – Олуф мог в любой момент, если бы того потребовали обстоятельства. Но, убив его, уже не узнаешь никаких подробностей – а прелата интересовали именно подробности. Одинок ли он в своём отрицании Бога? Есть ли у него сообщники? И, самое главное, кто из людей самого Глоба смеет трепать языком о делах Его Преосвященства?
-Здесь никого нет, кроме нас. Можешь снять плащ. Так куда удобнее.
И он сам опустился в кресло. Поднял с подлокотника кубок и принялся задумчиво крутить его в руках, продолжая беззастенчиво наблюдать за собеседником.